– Я тогда начну потихонечку?

– Да, пожалуйста.

– У нас сейчас у 90 процентов детей, находящихся в детских домах, есть живые родители, которые лишены родительских прав. То есть огромное количество детей, от которых отказались в роддоме – половина где-то. Но их усыновляют. В возрасте от трёх до пяти лет очень многих из них усыновляют, их остаётся очень мало. Как правило, остаются те, у кого какие-то изъяны по здоровью или ещё что-то. А те, которые уже во взрослом возрасте находятся в детских домах (это от шести и выше, до 18 лет) – это дети, у которых есть родители, но их родительских прав.

– Я в курсе дела, да.

– А такой ситуации не было до революции, после. Вот она началась сейчас, недавно. Изъятие и лишение родительских прав. Критерии изъятия, насколько они оправданы? Насколько вот эта шкала, по которой судят родителей? Насколько эта шкала действительно актуальна для нашего общества?

– Занимаясь как раз такими семьями, а у нас есть такое направление нашей деятельности, вижу, что в 95 процентах это оправдано. А в пяти процентах можно некоторым образом эту разрушающуюся семью поддержать, и она воскресает.

– А в случае с ювенальной юстицией, если мы не берём её целиком, а вот именно в этом контексте, она несёт ту нагрузку, которую должна нести, «оздоравливает» общество? Правильно я понимаю?

– Когда я в проблему близко не вникал, я тоже не понимал, каким образом чиновник решает за родителей. Когда стал знакомиться с этими родителями, понял, что чиновник в данном случае прав, хотя он больше руководствуется своим пониманием ситуации. И бывает, что семью можно спасти. Но у чиновника нет для этого ресурсов. У него есть только один рычаг – это прекратить нахождение этого ребёнка в этой семье. Бывает и другое – тоже очень печальный факт, которого тоже не должно быть – это злоупотребление. Вот тут сколько угодно, потому что чиновники, которые в этой области трудятся, как и те чиновники, которые трудятся в сфере образования, это самые низкооплачиваемые работники. Поэтому, если там есть возможность, какой-то источник денег, то возможность злоупотребления очень приближена. И то, что связано с иностранным усыновлением, тут уже возник целый криминальный бизнес. Вот это тоже нужно изъять. А если смотреть в общем, то отношение чиновников к этой проблеме абсолютно трезвое, понятное, абсолютно оправданное. Потому что изъятие детей происходит в основном из-за пьянства родителей, а если мать-одиночка, то её одной, и так далее.

Единственное, что у нас в одном из детских домов такая форма: когда мама трезвая, мы её даже брали на работу (туда же, в детский дом), как она запивает, мы её в машинку, отправляем в город. И ни слова плохого о маме. По мере взросления ребёнок эту проблему понимает, относится с сочувствием. Очень важно сохранить эту связь, чтобы ребёнок понимал, что его не бросили, а это такие обстоятельства.

У меня в другом детском доме есть такая семья – муж и жена – они дети сильно пьющих родителей, и это отразилось на их возможности социальной адаптации и умственных способностях. А парень абсолютно сохранный. И сейчас он стал уже понимать, что его папа и мама сильно отличаются от всех остальных людей. Он это очень тяжело переживал, больше года. А сейчас как-то смирился и иначе стал к этому относиться. Сначала он не понимал, почему они его не навещают, например. Всё в процессе.

К сожалению, у тех людей, которые работают у нас в органах опеки, нет реальной возможности обеспечить скрупулёзный и индивидуальный подход. На них слишком велика нагрузка. А тут нужно с каждой семьёй разбираться, как какой-нибудь доброжелательный двоюродный брат разбирался бы со своими кузенами. Тогда будет смягчающая ситуация. И вот, мы при приходе создали такую группу, которую назвали таким редким словом «Опека», и восполняем эти функции. Приходим к семьям, которые числятся в опеке, предлагаем свою помощь. Большинство из них даже не открывают нам дверь. Но тем, которые открыли, удаётся изменить ситуацию к лучшему, удаётся им помочь. Вот, двух детей мы сейчас взяли в свой детский дом, потому что у них по пьянке случился пожар, они медленно всё восстанавливают. Мама приходит, дети мечтают, когда же они поедут домой, хотя за год они уже привыкли к совершенно другой жизни. Но всё равно они знают, что они не брошены, что есть семья, что мама приходит. Для них это наиважнейшая составляющая. Поэтому просто лишать семьи – это наносить сильнейший удар по душе ребёнка. И вот если создать какие-то такие подходы на этом материале, и сделать их достоянием всех людей, которые этим занимаются, я думаю, что можно детей не делать такими несчастными. Потому что у них и протест бывает, и бунт, и обиды на весь мир, и так далее.

У нас один мальчик, например, к нам попал так: он совершенно голодный, как барбос, пришёл к храму, он просил есть. Взяли его, сейчас он уже взрослый, чуть ли не с меня ростом. И он долго бунтовал по поводу того, что его не отдают в обычную школу. Но мы ему не говорили: «Знаешь, ты умственно отсталый», а, наоборот, тянули его. А сейчас он уже достиг такой возможности, что мы его взяли в гимназию. Он уже три месяца ходит счастливый. Понимаете? Он исправил своё поведение, он старается просто на смерть. Он, наконец, через несколько лет догнал, потому что он много лет вообще не учился. Вот тут очень важно к каждому дитяти подходить из той ситуации, в которой он живёт, имея в виду и внутреннюю ситуацию, и внешнюю, и так далее. И если этого удастся достичь, то, конечно, во многом какая-то большая часть этой проблемы будет решена.

– Детские дома – это альтернатива плохих семей (где пьют, колются, убивают друг друга и так далее)? Или это попытка альтернативы?

– Нет, это, конечно, альтернатива, но не панацея. Конечно, идеально – это хорошая, интеллигентная, осознающая свой долг перед этим существом, перед этим маленьким человеком и перед Богом семья, которая со всей ответственностью берёт на себя этот подвиг. Это идеал. Но детский дом просто даёт возможность меньшими силами управляться с этой проблемой. Потому что можно взять больше детей, легче найти энтузиастов.

Допустим, в самом ближайшем нашем детском доме 20 парней. Найти 20 семей для каждого из них у меня нет возможности, а вот создать небольшой детский дом получилось. В этом смысле это как некий суррогат. Ведь школа – это тоже суррогат, существующий в силу того, что современные родители не могут знать биологию, алгебру, русский язык на таком уровне, чтобы преподать своим детям. На самом деле, вообще, это дело родителей – учить своих детей. Мы так уж привыкли к школе. А школа существует у нас в России всего тысячу лет. Учили каждый тому, что знает сам. Это нормально. Так, собственно, и дети заточены самой своей природой. Но для того, чтобы развиваться интенсивней, нужна школа, дополнительные знания, дополнительные люди, которые знают нечто большее, чем родители. И в этом смысле на один детский дом можно набрать таких вот энтузиастов, у которых неизбывная любовь к детям. Дети травмированы, с ними трудно. Все дети трудные. Представляете, семья – 20 человек, все дети трудные. Поэтому, конечно, ситуация не идеальная. Но изначально я хотел вот чего. Наш детский дом – это бывшее здание детского сада – спланировать так, чтоб там была квартирная система. Чтобы по четыре человека ребят жили, как в одной семье. Пять семей – пять кухонь, пять игровых. Детки тоже собрались по возрасту – это тоже очень важно, чтобы ни в коем случае не было детского коллектива, а от старшего к младшему. И там определённые правила игры возникают. И когда появляется вновь поступающий человек, мы уже знаем, на какое место его поставить, в какую семью лучше. А в этой семье в идеале есть и папа, и мама. Но они посменно – папа отдыхает, мама сегодня дежурит. Это необязательно навязывать, что это будет твой папа, а это мама. Но это оказалось не по силам создать просто даже в материальном плане. Когда мы затевали детский дом, денег было много, а когда уже начали, случился кризис. Сейчас воплотить такие педагогические идеи нет возможности. Мы довольны тем, что есть. Результат в общем неплохой, потому что если вы посмотрите на наших детей, вы заметите, что вид у них не детдомовский. Общаются они совершенно не по-детдомовски, а по-семейному. Я считаю, что это самое главное – чтобы была атмосфера абсолютно отличная от той, что бывает в казённом учебном заведении.

А в казённом, конечно, бывает и триста детей. Если триста детей, это уже не семья. Там без дисциплины, как на подводной лодке, просто невозможно. Поэтому детки там готовятся к тюрьме, конечно. И 90 процентов там и оказываются: 40 процентов в первый год после окончания, ещё 10 – во второй, и так далее по 10 процентов. Социализируется только каждый десятый. Государство тратит миллиарды, в результате получаем людей, которые могут жить только в тюрьме. Неэффективно. А такие маленькие детские дома для государства, понятно, неподъёмны. Усыновление с точки зрения финансовой – самое эффективное. Но мне непонятно, почему государство не даёт деньги усыновителю. Он же берёт этого ребёнка себе. Ребёнок государственный. Если 100 тысяч жалко, что ты тратил на него, ну дай 50, половину. А на другую половину создай аппарат контроля. Вот и всё. Не вкладывая лишнего рубля, можно реально уменьшить количество детских домов. Сначала уменьшить, потому что сразу ломать все детские дома нельзя. Нужно по одному, по готовности. То есть должен быть какой-то человек, кровно заинтересованный не в какой-то цифре, не цифра должна руководить действиям, а именно как говорят – в интересах детей. Но это должно быть не бумажно-декларативно, а именно через сердце. Тогда, я думаю, всё можно будет сделать. Мать – это же профессия. Почему человек не может получать деньги? Нам же всё время внушают, что дети – это самое дорогое, наше будущее. Ещё всякие такие вещи говорят. Но если будущее, так надо в будущее что-то вкладывать.

– Да, на содержание ребёнка в детском доме выделяется такая огромная сумма, а приёмная семья получает 12 тысяч рублей, вот эти детские деньги, которые в разы меньше, чем та сумма, которая уходит в детский дом.

– Да, вот это категорически неправильно.

– У меня несколько вопросов, но они могут показаться провокационными.

– Ну и на здоровье.

– Просто у нас такое общество, что они стали провокационными.

Первый вопрос: труд детей, которые находятся в детских домах. Возможен или не возможен? Им же запрещено по инструкции убирать кровати, мыть посуду за собой и так далее. Это я беру государственные детские дома, там есть такая инструкция на самом деле, я не помню, кто её писал (возможно, Санэпидем). Потому что это может быть вредно, ещё по каким-то соображениям – дети не работают, дети не трудятся. Это первый вопрос. Второй вопрос – система наказаний и поощрений в детских домах.

– Ну, тех, которые написали эти инструкции, нужно повесить. И забыть о них. Потому что, если мы хотим воспитать настоящих людей, они должны всё это уметь. У нас тоже, когда прокуратура приходит, так реагирует: «Ах! Трусы на батарее! Кто стирал?» И прокуратура вместо того, чтобы заниматься ловлей людей, которые приносят вред обществу, начинает выяснять, кто выстирал штанишки. «Нельзя». Понимаете, есть законы хорошие – их надо выполнять. А есть законы плохие – их не надо выполнять. И даже вредно. Поэтому нужно их обходить. Я знаю о таких инструкциях, естественно. Это, конечно, форменное безобразие. Дети должны трудиться, и мы в школе учились и штопать, и вышивать, и строгать, и пилить, и сверлить. И всё это очень важно, и до сих пор, хотя уже пенсионер, эти навыки пригождаются. А если хотим вырастить уродов, которые не способны даже что-то для своей семьи сделать, тогда да. Это чисто тюремное воспитание. Дети должны всё уметь: и пользоваться стиральной машиной, и водить автомобиль, и пользоваться компьютером, и сверлить-забивать. Это всё обязательно надо делать. Его надо к жизни готовить. Я столкнулся с таким явлением, что мальчики из детских домов не знают, чем вермишель отличается от макарон, например. Они не знают, как открывать ключом дверь. И вот, его выпускают, ему квартиру дают в Москве. И вот, он оказывается не в состоянии дверь ключом открыть. Я уж не говорю о том, чтобы её закрыть. У него нет такого навыка. Как в детском доме: зашёл-вышел и так далее. А всё должно превратиться в навык. Он должен уметь готовить не менее трёх супов и пяти вторых. Мы этому учим. И они это делают с удовольствием в виде игры. Им это всё очень интересно. Почему надо их этого лишать? Никто же их не эксплуатирует, не ставит на какой-то поток. Но они и чистят снег. И вообще у нас один мальчик сам захотел и отремонтировал целую комнату. По-моему, это прекрасно. У нас мужик работал такой хороший, маляр, мальчик смотрел, как он это делает, стал ему помогать, тот его поучал, и он к концу этой комнаты чему-то научился. Это же на всю жизнь! Если он женится, жена будет рада. Мы для неё стараемся и для его будущих детей.

Наказание. Это тоже, конечно, совершенно необходимая вещь. Но: сирот быть нельзя. Категорически. Хотя, я допускаю в отдельных случаях… Но не чаще чем один раз и не больше чем один раз стукнуть, когда что-то действительно из ряда вон выходящее… Ну, может быть, с ножом полез на директора детского дома. Отнять нож, да и дать по роже дать один раз. Не то что колотить ногами. Сказать: «Ну ты вообще!» Чтобы и для него, и для всех остальных было чем-то таким вопиющим, что об этом даже думать нельзя.

А так, наказывать можно и нужно. Но по этому поводу нужно каждый раз педсоветы собирать. Чего лишить, от чего отстранить, какую провести беседу. Но это всегда должно быть спокойным тоном и до тех пор, пока не дошло. Мы по глазам видим, что он осознал. Я считаю, что педагогически правильно следующее: любое преступление ребёнка должно быть обязательно замечено, и обязательно по нему приняты меры. В данном случае очень видно, как действует неотвратимость. Тогда он как-то лучше понимает правила игры. Если то так, то так, или обещали наказать и это не выполнили, то, конечно, это усложняет потом педагогический процесс.

– Вот смотрите, у нас Святая Русь, Православие уже сколько веков. Рядом с нами находятся кавказские страны, северокавказские, начиная от наших республик, которые входят в Россию, заканчивая теми, которые входили в Советский Союз…

– А ещё я скажу: Волга впадает в Каспийское море.

– Да.

– Поделились информацией.

– У нас Европа, и слева и справа нет детских домов как таковых, там очень маленькое количество. В северокавказских республиках отсутствуют детские дома. Там, единственное, по состоянию здоровья, что-то в этом роде…

– Я знаю.

– Тысяча детей всего лишь. А в России – куча. Огромная куча. Почему?

– Почему? Нет ничего проще. Потому что это окраина, и советская власть туда не простиралась. Там под красным флагом был обычный закавказский и кавказский коррупционный режим, где всё решало кумовство и деньги. И процветал нелегальный с точки зрения Советов бизнес. Поэтому у людей и скопились деньги, которые они потом использовали, чтобы сейчас стать крупными бизнесменами и так далее.

Вмешательство в такие сферы, как семейная, было в самом начале, в 1920-х годах. Потом их оставили в покое. Только во время войны было обострение с выселением народа, потому что этому были причины, и я не хочу о них говорить. Но они были. Если бы не было этих причин, то тогда бы и в Америке немцев не сажали во время Второй мировой войны. Была определённая боязнь.

И, конечно, там сохранился семейный уклад. Это не ислам. Хотя ислам передаётся из поколения в поколение через семейный уклад. Но некоторые исламские традиции и окраска это всё исламом осталась. Но к семье относятся, как к святыне.

Москва как центр России была сознательно разрушена большевиками, и семья в том числе, потому что по марксистско-ленинскому учению семья должна вообще отмереть. Поэтому мы первое на планете государство, где аборты с 1922 года вступили в полную силу. Тех акушеров-гинекологов, которые были против этого, всю плеяду русских акушеров просто ликвидировали физически, и вырастили новую. И аборт стал главным контрацептивным средством. Поэтому отношение к детям у армян, у наших кавказцев совершенно другое. Там детей любят. Современный (я не могу его назвать русским человеком) советский человек, когда он куда-то уезжает на три месяца, он заводит себе другую семью там, и бросает этих, и деньги не шлёт. Более того, у нас 90 процентов мужчин вообще не платят даже алиментов при разводе. А армянин будет слать деньги своим детям. До последнего. И так же сделает кавказец. Для них дети – это всё. А у нас это выломано, вырвано, расстреляно, уничтожено. И возникла совершенно другая ментальность. Если после войны у нас всех племянников собрали, двоюродных-троюродных и так далее, их брали в свои семьи, сами были голодные, делили последний кусок хлеба, то теперь дети судятся с родителями, готовы на паспорт родной сестры или родного брата взять кредит, и совершенно ничего в этом смысле не волнует. То есть потеряли стыд и совесть полностью. И совершенно такое же отношение к детям, поэтому их и бросают. Более того, это не только тот, кто бросает, а для каждой юной леди, которая оказалась беременной, найдётся 15 советчиков, и не только родная мать, которые по отношению к ребёнку будут говорить: «Зачем тебе это надо?» Под таким давлением взрослых людей, которые чисто биологически остаются авторитетом, такой результат. Поэтому если это переменить на то, что, как Вы давеча заметили, было в Святой Руси, то тогда, конечно, что-то будет и меняться. А тут именно целенаправленно разрушалась семья. И женщина была интересна государству исключительно как работник и ударник «кому-нести-чего куда», но уж никак не как мать, это всё никого не интересовало. Родила одного – остальное всё аборты. Этого государству не нужно. Государству нужно сейчас: костыли в шпалы забивать, а мужики чтобы бесплатно валили лес в лагерях. Вот это вот нужно, так вот и изволь.

– Пришли к причине. Потому что детские дома и аборты – это следствие. А причина же в другом. Причина – в отсутствии семейных ценностей. Или тех ценностей, которые должны быть.

– Да. Они абстрактно остались. Для многих людей у нас, по статистике для 65 процентов главная ценность – это семья. Но семья какая? Муж, жена и ребёнок. И в редких случаях, кто чуть-чуть побогаче… Потому что что такое советская власть? Это сплошная бедность, кроме членов политбюро. Даже министры жили небогато. Не каждый министр имел собственный автомобиль. Это бедность. Вот член политбюро всё имел, это каста неприкасаемых. Поэтому двое детей – это уже роскошь, трое – это уже сумасшествие, четверо – это так уже не бывает, а пятеро – это нужно их расстреливать. Такое отношение было у общества, что сохранилось до сих пор. Ничего, кроме «понарожали», многодетная мать в спину не слышит от нашего народа. Вот это надо потихонечку менять, и это меняется, слава Богу. Даже как-то и в сериалах стали эту тему иначе показывать. Так вообще-то нужно это возвращать. Причина в отношении вообще к детям. Раньше это считалось благословением Божиим, а теперь дети – это бандиты, от которых надо предохраняться, потому что дети тебя объедят, дети тебя лишат всего, дети тебе не дадут реализоваться. Человек считает, что быть журналисткой – это лучше, чем быть матерью. Значит, что-то в её голове такое сильное произошло. А в Европе вообще мы можем встретить объявление: «В этом подъезде сдаются квартиры для семей без детей», потому что то, что связано с детьми, соседи не хотят ни видеть, ни слышать. Домашние животные – пожалуйста, собачки, кошечки. Но чтобы детей не было в нашем ареале. Человек думает только о себе: «Вот, я поживу свою часть жизни, а дальше….» А дальше турки будут жить, если это Германия; марокканцы или алжирцы, если это Франция и так далее… Пакистанцы в Великобритании.

И у нас тоже. Понятно, что у чеченцев по восемь детей сейчас, и Кавказ растёт, там кровная месть сошла на нет. Раньше она во многом регулировала население. Ну и потом, антисанитария. Сейчас же все достижения науки есть и в Чечне, поэтому, конечно, наше будущее – Кавказ, ислам. Только вопрос, когда это будет. Смешно говорить: «Понаехали». Они здесь живут, и это земля их. А те, кто вымирает, должны уступить место. Либо опять стать самым плодовитым народом в Европе, как было 100 лет назад. У русских было всегда больше всех детей. Больше всех. 15-20 человек – это не было чем-то из ряда вон. Если в среднем было восемь, представляете, какие были семьи, когда все рожали дома, никаких тебе ультрафиолетовых лампочек, никакой дезинфекции, никаких антибиотиков (их в природе не было). Выжил – живёшь. Не выживаешь – умер. И это каждая женщина проходила. Был естественный отбор, выживали самые могучие с точки зрения иммунитета и так далее. Сейчас это всё закончилось. Рождаются такие дети, которые вообще не могли бы жить: по килограмму, по восемьсот грамм, тратятся миллионы на то, чтобы сохранить жизнь человеку. А какое будет потомство от него? Ну и так далее. То есть человечество как бы само себя загнало в такую ловушку. Я имею в виду русскую его часть. То, что в Европе, я не очень хорошо знаю. Смотрю, что у нас происходит. То, что у нас такое отношение к детям, и то, что их бросают – это следствие нелюбви к ним. Они не нужны, от них предохраняются, а тут ещё эти сироты.

Поэтому, конечно, кричат, что с 12-ти лет надо уже в тюрьму… А лучше с пяти. Тогда вообще тихо будет. Раз из неблагополучной семьи, всё равно в 90 процентах случаев он в тюрьму попадает, прям с пяти лет его в тюрьму, и пусть не выходит. Пусть срок наматывает, тем более, у нас это традиционно. С Николая Ивановича Ежова, один срок кончился, второй добавляли. Можно и так.

Народ возненавидел сам себя. Если не любит своих детей. А в Чечне я даже такого не представляю. Ну просто не представляю. Любят, любят, и особенно мужчины. У нас мужчины вообще индифферентны.

– Постулат нашего государства и Уполномоченного по правам человека при президенте: «Ребёнок всегда прав». Это правда? Это может такое быть?

– Ну, по-моему, он может быть прав в пяти процентах случаев. А так все детки, и грудные тоже, они же страшные манипуляторы. Поэтому ребёнок должен быть управляем и направляем. У нас есть своя гимназия, и с теми родителями, которые считают, что ребёнок прав, расстаёмся сразу. Это очень быстро выясняется, потому что ребёнок приходит из школы и рассказывает родителям, и они сразу в возмущении. Но учитель знает же, что было. А ребёнок, чтобы себя обезопасить, сразу даёт родителям другую картину, где он вообще просто Архангел, а не Ангел, а все остальные – это злодеи, в том числе и учительница. Мама уже начинает пыхтеть, приходит, мы ей говорим: «Было не так», – «Мой Вася не мог». Ну, «Ауф видерзейн». Уже мы не можем дальше. Потому что вообще воспитывать ребёнка можно только вместе с семьёй. Если в семье какое-то другое мнение, ничего не выходит. Уже зазор, и ребёнок то в эту сторону, то в эту. Он этими взрослых, как маленькими детьми, манипулирует. Наоборот, все взрослые должны быть едины: и бабушка, и мама, и папа, и дедушка. А желательно, чтобы и сосед. Вот в Армении, в Чечне, там так: всё общество знает, как надо, поэтому если ребёнок действует, как не надо, ему скажет и сосед, и милиционер, и отец, и дед из деревни приедет, все скажут одно и то же. А у нас нет. Поэтому ребёнок таким и вырастает, очень ненадёжным человеком.

– А смотрите, перед Вами девушка, женщина, у которой выбор так или иначе таков: либо отказаться от ребёнка в роддоме, либо, может быть, аборт сделать. Для неё лично существуют какие-то веские основания, мы не будем говорить, что они объективны. Вы можете ей что-нибудь сказать, попытаться, чтобы она изменила решение, подумала, одумалась?

– Мы такую работу проводили, и удалось отговорить от аборта каждую десятую. Поэтому в общем, если это в государственном масштабе, мы можем сохранить жизни миллионам детей. Но вот, почему-то государство не находит на это средства.

– Или желания.

– Трудно сказать. По крайней мере оно декларирует, что оно за увеличение рождаемости. Так вот, путь простой: на зарплату посадить психолога и поставить ему задачу. Сдельную: сохранишь – потом получаешь; не удалось – жди следующую. И так далее. Вот и всё. И он будет думать, читать, приглашать священника, муллу, и так далее.

– Я не очень большой приверженец психологов, особенно в детских домах.

– А у нас постоянные, на постоянной основе работают два психолога.

– У вас, может быть, какие-то особенные. Потому что работа психолога в детских домах, тех, которых я видел совсем иная… Это периферийные городки, допустим, Ярославская область, Владимирская. Если есть там два ПТУ, которые учат автослесарскому делу и сварочному, они проводят среди детей тесты, выявляют у них склонность именно к этим двум предметам. То есть других как будто не существует.

– А, ну это механически. Нет, у нас совершенно другие задачи стоят.

– У вас да, наверно, индивидуальный подход.

– Только. У нас один ребёнок имеет склонность к аккордеону, другой к иконописи, третий – к спорту. Так, чтобы двое – куда-то в одно… Ну был такой случай: два поступили в военно-музыкальное училище. Но обычно у каждого свой какой-то путь.

– Отец Дмитрий, из того, о чём мы разговаривали, мы затронули какие-то темы. Мы затронули, конечно, поверхностно, мы никуда не углублялись, но это физически невозможно, наверно, за такой промежуток. Что-то из того, что я не спросил, может быть, Вы хотели бы сами что-то добавить по этой теме от себя?

– Ну не знаю… Мне кажется, главное – детей любить, и любовь и глаза откроет, и подскажет, в каком направлении нужно идти. Очень важно почувствовать к этому ребёнку любовь не меньшую, чем к собственному. Хотя бы, как минимум. Потому что то, как относятся родители к детям у нас, это любовью нельзя назвать, к сожалению. Поэтому приходится всё время бороться с родителями. Мы детей, которым они нам приводят в школу, знаем лучше и любим больше, чем они сами. Вот, к сожалению, нечасто встречается… Родители хотели бы то-то, то-то и то-то, но что-то для этого делать, чем-то потеснить свою жизнь – этого нет. А дети требуют, конечно, внимания, энергии ума, времени, денег тоже – вот это, к сожалению, не очень наблюдается.

– По детским тюрьмам всё-таки задам вопрос.

– Да пожалуйста.

– На Ваш взгляд те следственные изоляторы, колонии (ну, поэтапно, да) имеют право на существование в том виде, в котором есть? Если не имеют, надо срочно менять или это можно плавненько-плавненько, так оставлять, чуть-чуть видоизменять и так далее?

– Ну начнём с того, что я об этом серьёзно не думал. Почему? Потому что знаю, что у нас всё меняется очень медленно. Вот у нас сейчас прекрасный министр юстиции. И понятно, что даже он не может что-то радикально изменить, потому что там тоже определённая традиция, определённое воспроизводство и так далее. А задача вот сейчас существует: человек украл, есть процедура. Вот он признался, он сидит. Но понятно, что нужно думать о том, и выявить больные места, почему он сидит не неделю, что нужно для следствия, а гораздо больше времени. Зачем? Конечно, нужно и видоизменять. Нужно и строить. Потому что, особенно в следственных изоляторах, скученность… Хоть не такая, как была 10 лет назад, слава Тебе Господи. И питание лучше стало, и обмундирование. Я сам из Швейцарии завозил одежду заключённым, потому что у них списанная военная одежда. Когда-то в таком проекте участвовал. Но этого, конечно, недостаточно. И нужно постоянно что-то улучшать. Нужно ещё, конечно, пересмотреть эту всю систему. Но я был и в других странах, и в Англии, и в Америке. Та система, которая там, мне кажется, гораздо более бесчеловечна, чем наша. Американская тюрьма – это какой-то кошмар. У нас внутреннее содержание тюремное более человечное на мой обывательский взгляд. Я, конечно, там не сидел, и ко мне люди повёрнуты совершенно другой стороной. В детском СИЗО я не бывал, не могу ничего сказать, а вот тюрьма производит неплохое впечатление именно благодаря людям, которые там работают. Видишь, что нормальные люди. Вполне. Нелицемерные. И они любят своих ребят, желают им добра, и хотят им помочь, и учителя там замечательные в школе работают. А главное – вот это внутреннее содержание. Всё-таки какая-то доброта у этих людей есть, есть энтузиазм определённый. А так, если мне кто-то это поручит, я буду этим заниматься, исследую, может, что-то и удастся придумать, как это всё изменить. Но для этого, конечно, нужны и средства.

Ну, первое, что бы я сделал, какую реформу провёл – это чтобы в тюрьме был обязательный труд. Потому что то безделье, которым наполнено это несчастное место – это кошмар. У нас только в 30-ти процентах тюрем вообще существует какая-то деятельность. Мне кажется, это совершенно необходимо, потому что человеку, отучившемуся в среднем за пять лет от труда, сложно просто начать ходить на работу. Ну а в таком юном возрасте, когда человек первый раз попадает, это просто катастрофично. Так он легко становится рецидивистом. Вот это надо обязательно поменять. Это первое.

А второе – это, конечно, сопровождение после тюрьмы. После тюрьмы молодого человека должна подхватывать какая-то другая система такой же заботы о нём. Чтобы его взять, чтобы узнать его жилищные условия, если такие есть, а если нет, его обязательно куда-то привести, обязательно ему дать какую-нибудь работу. Чтобы он чувствовал, что он не брошен. Иначе его тут же преступный мир опять захватит и начнёт молотить в нужном ему направлении.

– Спасибо.

– Пожалуйста.