Так премудро святые отцы, строившие наше богослужение, которое мы получили в наследство, выстроили такой чудесный духовный путь, начинающийся с поста, а потом переходящий в такие богослужения, как неделя перед Рождеством, суббота перед Рождеством, предпразднство, где уже мы слышим принципиально ничем не отличающиеся рождественские песнопения и слова. То есть мы уже начинаем праздновать Рождество, хотя оно ещё пока совмещается с памятью святых угодников Божьих. Нарастает эта духовная кульминация праздника, в результате чего двадцать пятого декабря к этому празднику мы приходим во всей полноте, он как бы очищается от всего менее значительного. Мы можем конечно только гадать, а может, даже и угадывать, как это всё произошло, потому что это не некий рациональный путь – задумать всё так, чтобы получилось, создать такую гармонию, определённые части, соподчинённость и так далее. Нет, богослужение устроено довольно свободно, этому всегда восхищаешься. Такая стройная форма, в то же время внутри такая совершенная свобода. Это непростая задача – с одной стороны, канон, что означает правило, а с другой стороны, внутри этого канона абсолютная свобода. При кажущейся ограниченности формы духовная составляющая может расширяться бесконечно и, слава Богу, что в отличие от других видов такого искусства — музыки, живописи, где это всё растекается по плоскости, здесь вынуждено уходить в глубину. Поэтому любое религиозное произведение содержит в себе много больше того, что человек может вообще услышать. Большинство музыкантов даже не в состоянии это осознать, большинство художников тоже. В этом и сложность для нас. Например, такое явление, как икона, которое осмыслено уже просто с математической точностью, тем не менее настоящих иконописцев ещё пока не родилось, есть к этому путь. Так и в некогда церковной музыке теперь звучит только формальная часть и то, что даёт простор человеческим чувствам, хотя задумано это не о человеческих чувствах, а чтобы передать в звуковых образах некоторые богословские символы. Всё церковное искусство, естественно, как настоящее глубокое искусство, вынуждено быть символичным. Символ – это некий объект, который всегда имеет две природы. Я уже несколько раз говорил об этом, но самый лучший пример – это буква, а ещё лучше – иероглиф. Есть иероглиф — ряд горизонтальных и вертикальных чёрточек, а за этим иероглифом для тех, кто может его прочесть, стоит не только целое понятие, а иногда и целая фраза, причём насыщенная глубоким содержанием и имеющая оттенки, зависящие от того, северней или южней этот иероглиф составлен. Сам по себе он является шедевром графики, от которого отпало всё лишнее. Как говорят скульпторы, чтобы создать художественное скульптурное произведение, нужна, конечно, художественная идея, исполнение на высочайшем уровне, а потом это всё нужно сбросить с горы. То, что останется, это и есть произведение искусства. То, что мы находим без рук, без ног, без головы… Сколько Нике Самофракийской ни приделывали голов и рук, ничего не получается. Казалось бы, будто художник так и сделал её без головы, с крыльями и одеждами. Невозможно, как Венере Милосской, сколько бы руки ни приделывали, ничего не получается. Для того чтобы это сделать, нужно быть художником, нужно войти в ту эпоху, нужно относиться к ней, как относился тот грек к этой самой Венере. Тогда, возможно, что-то получится. Формально туда войти, во вторую часть символа невозможно. Не зная китайского, не прочтёшь иероглиф. Даже одни и те же латинские буквы в разных языках звучат по-разному. Для француза это будет так, для португальца это будет совершено другой звук. В некоторых языках определённых звуков вообще нет. В частности, в китайском нет звука «р». Китаец не может ни услышать этот звук, ни его воспроизвести. Для этого ему нужно долго тренироваться, изучать какой-нибудь европейский язык, тогда это у него потом получится. Он начнёт его сначала слышать, а потом начнёт его воспроизводить, что сложно, особенно твёрдое «р», которое не существует. В испанском и итальянском есть смягчённый звук «р», а в германских языках нет, во французском нет, в английском нет. Им это тоже совершенно не так слышится, тут всё связано с восприятием.

Наше богослужение тоже имеет такие две составляющие – одна чисто композиционно-поэтическая, а вторая часть – богословская, причём это богословие тоже не схоластическое, рациональное, а всегда содержится главная тайна Боговоплощения, которое человек своими тараканьими мозгами не может охватить. Он слишком мелок, слишком трёхмерен, чтобы понять, как Бог во плоти стал человеком. Для любого рационально мыслящего эллина это какая-то глупость, безумие. Как это Бог воплотился? Тогда какой же Он Бог? Герой – ещё ладно, у него один из родителей человек, второй Бог, это ещё понятно, но все герои смертны. Бог отличается от всех остальных существ тем, что Он Бог, с плотью вообще никаких отношений не имеет. Так язычество воспитывало самых культурных людей своего времени. А здесь нам в такой изысканной форме преподносится удивительная тайна, которую человек не может осмыслить, но может созерцать. Как дети ходят в Третьяковскую галерею и смотрят на картины Иванова. Всё, как в жизни, но они ничего не понимают. Они, конечно, понять и не могут, так же как эти искусствоведы, которые пытаются что-то рассказать. Они, как правило, в живописи ничего не понимают, для них это невозможно даже понять, потому что нужно быть немножко художником, хотя бы в какую-то меру, чтобы это понять. Очень редкий искусствовед вообще понимает, что такое живопись. Его роль, к сожалению, совсем другая. Но редкие понимают очень глубоко, даже лучше многих художников. Мы встречаем это абсолютно везде, бывает многодетная мать никакого понятия о воспитании детей не имеет, или милиционер не понимает, что значит «правоохранительные органы». Он никакого права не охраняет, а является источником не только нарушений, но и всякой прочей антиправовой заразы. Есть священники, которые не понимают, что такое христианство. Есть люди, которые по пятьдесят лет ходят в храм, но тоже ничего абсолютно не понимают в этом. По двум причинам – по душевной и умственной лени и по закостенелой неразвитости. Основная причина, конечно, безблагодатность. Господь на примере апостолов это показывает. Они были простыми, безграмотными рыбаками, такими и умерли, но, если почитать их послания, которые они диктовали тем, кто умел писать, так совсем не скажешь. Это люди с непонятно откуда взятым глубоким житейским опытом, это ещё и по форме прекрасно. Не могли же за ними редактировать, это вообще невозможно себе представить. Как-то это всё совмещается таинственно, мы так и подходим к этой тайне Боговоплощения. Конечно, замечательно, что мы можем Рождество переживать на таком большом временном протяжении, насколько для нас возможно, потому что мы люди мирские, а богослужения создавались в монастырях. Всё это высочайшая композиция, из которой мы ухватываем несколько камешков этой мозаики, из которых полнота всё равно не складывается. Богослужение рассчитано на то, что человек приходит в храм утром, днём и вечером, но для мирских людей это невозможно, потому что каждый живёт собой. Это возможно в монастырях, когда большая семья и все трудятся в общий котёл, едят минимально, носят одну и ту же одежду, раз в двадцать лет её меняют. А тут каждому нужна квартира, машина, обои, дочке тёплое на зиму. А если дочек восемь, ещё замуж их выдавать подряд. Это всё требует очень больших средств, человеку приходится заниматься для духовной жизни вещами, совсем далёкими от спасения. В чистом виде все учителя подлинной духовной жизни, как правило, были монахами, именно в силу этого. Как сейчас принято выражаться, они были профессионалами своего дела. Когда становятся профессионалами? Когда вникают в какое-то дело, причём с любовью. Если он любит своё дело, вникает в него, он становится профессионалом. Любой такой же человек абсолютно спокойно и твёрдо скажет, что это делал профессионал, а это дилетантизм. А если нет, то человек этого не видит, ему что Клод Моне, что Айвазовский, всё одно и то же, только Айвазовский лучше. Ему совершенно не понятно, почему за Клода Моне дают полтора миллиона долларов, а за Айвазовского двадцать тысяч. Это вроде лучше, а почему-то то стоит миллионы, а это двадцать тысяч, не понятно. Всё ж теперь деньгами измеряется. Какое-то несоответствие. Думают, наверное, за имя. Действительно, есть много умных адвокатов, но тот, чью фамилию знают все, он спокойно берёт в тысячу раз больше, чем другой, не менее умный и не менее знающий. Сейчас абсолютно любого человека, даже безголосого и без слуха, можно сделать популярным певцом. Он будет низить на полтора тона, но ничего. Он может петь слова, где ничего не согласуется, никакой элементарной орфографии и синтаксиса. Это-то ладно, в этом тоже есть своя красота. Я вчера был в музее в Егорьевске, там есть изображение, подписанное «Алень». Как мило написал этот древний человек XVIII века из простой крестьянской среды. Егорьевск рядом с Москвой, восемьдесят километров. Москвичи все «акают», вот он и написал «Алень», потому что, как говорится, так и пишется. Это всё очень мило, а вот то, что смысла нет никакого, это, конечно, много хуже.

Вот так, к сожалению, наша бессмысленная с духовной точки зрения жизнь всегда выражается и в том, что человек творит. Например, в семьдесят пять лет начинает дачу строить. Бессмысленно совершенно. Оправдывая тем, что он не может сидеть без дела. Ну возьми, вскопай огород соседу, если уж так хочется чем-то заняться. Или возьми себе в дом какого-нибудь одинокого человека, ухаживай за ним. Это будет явная польза, духовная в том числе. Нет, совершенно безумный поступок. Я понимаю, если тебе пятьдесят лет, тут ещё как-то можно понять, потому что есть надежда, что ещё лет двадцать пять проживёшь. Если до пятидесяти лет дожил, то шансы есть дожить до семидесяти пяти, хотя необязательно. Тогда хоть какой-то смысл есть, человек хочет в старости на свежем воздухе побыть, в тишине. Вот здесь это всё отражается.

В богослужении отражена высочайшая жизнь необычайно духовных людей. Не только духовных, они были ещё необычайно даровиты и как богословы, и как поэты, и как композиторы, я имею в виду структуру богослужения. То, как они пели, мы это понять не можем, это давно утрачено. Это такая живая вещь, которая так же меняется от века к веку, как причёски. То, что мы сейчас называем знаменным распевом – это совсем не то, что было знаменным распевом в XVI веке и не то, что было в XI. Не было грамзаписей никаких, мы можем только условно воспроизвести, но всё равно мы будем вкладывать в это совершенно другой смысл, как Башмет вкладывает в Баха совсем не то, что Бах имел в виду. У него эти образы рождают совершенно другие ассоциации. А здесь, слава Богу, у нас есть смысл. Через наш малый личный смысл мы можем возвысить свой ум, как рабочую силу сердца, насколько возможно, до великого богословия, великой поэзии и самой превосходной композиции. Плюс это ещё освящено временем. Даже к архитектурным сооружениям вполне могут быть какие-то претензии с точки зрения вкуса, всё равно они воспринимаются гораздо глубже. Как любая самая простая икона XIX века всё равно лучше любой иконы XX века, ничего ты с этим не сделаешь. Старинная вещь, пусть она просто безвкусная, но она сделана не на станке, а кто-то рукой это ковырял, к тому же те люди были ближе к Церкви, чем мы. Это всё в этом отражается. Там есть этот заряд, если выражаться техническим языком. Это очень важно. А здесь это в гораздо более мощной степени. Настолько мощной, что среди шести миллиардов людей в мире только меньше пяти могут это в полноте осмыслить. Эту глубину исчерпать невозможно, хотя бы заглянуть туда, в этот бездонный колодец. Остальным, нам, надо немножко стараться через это возвышать свой дух, от этого получим колоссальную пользу. Как человек всё равно получает пользу и от настоящей музыки, от настоящей живописи. Для начала ему только надо так воспитать вкус, чтобы кто-то руководил им и говорил: «Вот на это не надо ходить, а на это надо. А на это обязательно, плати любые деньги, но ты должен там быть». Отстроить ухо, отстроить глаз, отстроить ум. Идёт такая настройка души. Так и с этим вещами.

Рыбаки-то рыбаки, но в храм они ходили, а храм – это квинтэссенция всего лучшего, что человек может создать. И по красоте архитектуры, и фрески, и живописи, и мозаики, и ювелирного дела, и качества вышивки, конструкции, что угодно, вообще всякой инженерии. Всё самое лучшее в храм тяготеет. Человек ходит в храм и всё впитывает. Будучи самым простым деревенским жителем, свинопасом, который занимается самым простым, пасёт овец или свиней, тем не менее, благодаря тому, что он ходит в храм, он впитывает в себя не просто культуру, доступную современному человеку в переложении на его язык. Как при советской власти был такой очень удачный анекдот, что социалистический реализм – это есть искусство, воспевающее вождей на уровне их понимания. Современная массовая культура как раз спускается на самый низкий уровень, вплоть до того, что перестаёт быть вообще культурой. В результате образуется не какое-то возвышение, а, наоборот, снижение общего уровня нравственного, культурного, умственного, просто деградация. Чисто наркотические восприятия в самой грубой, неразвитой форме. За этим вообще ничего не стоит, кроме денег, бизнеса. Деньги, к сожалению, не несут с собой никакой духовной сущности положительной, хотя это вещь совершенно нейтральная, её можно обратить и в добро, и в зло.

Если говорить о том, как хорошо, что мы все вместе сюда пришли и, насколько каждому из нас возможно, какую-то часть нам удалось воспринять. Это огромное богатство, которое мы, как дети, не способны оценить. Как ребёнок, родившийся в семье миллионера, не может в полноте оценить, какие у него стартовые возможности. Так и мы все имеем некое причастие к тому, что происходит в Церкви, мы имеем такие уникальные возможности. Через это мы сразу приходим в эпоху такой древности, которой вообще занимаются полтора десятка специалистов во всём мире, а до истока заглянули только человек пять, не больше. И то я говорю пять, потому что знал троих, поэтому думаю, что, может быть, ещё где-то пара найдётся, а так это всё очень трудно. Никак нельзя во всей полноте, как бы мы ни напрягали свои умственные способности, умом докопаться до истины. Это очень интересная вещь. Ум, конечно, нужен, для того чтобы изложить то, что ты видел. Как происходит процесс творчества? Сначала в душе возникает некий образ, он может быть совершенно бесформенным, но конкретным. Потом в процессе изготовления объекта человек придаёт ему какую-то форму, иногда даже образ меняется. Во всяком случае, любой художник, в какой бы области он ни творил, он несчастный. Он страдает, потому что не может воплотить то, что он хотел. Не получается, образ ускользает. Такую адекватность никак невозможно получить, поэтому настоящий художник всегда недоволен тем, что получилось. За исключением отдельных случаев, когда вдруг какое-то озарение приходит, и каждый в меру своего мироощущения понимает, что это либо Бог помогал, либо какой-то демон в виде Пегаса или какой-то девы-вдохновительницы, какого-то существа, нимфы, феи, непонятно кого, каких-то явно потусторонних сущностей. Это великое счастье, что мы имеем возможность таким образом вновь и вновь мысленно прикоснуться к этой тайне. На самом деле совершенно не важно, было это наяву или происходило в нашей душе. Мы можем постоять и у Вифлеемской пещеры, мы можем поклониться вместе с волхвами, каждый из нас может Господу принести дар. Через богослужение мы всё время переживаем это событие так же, как его переживали те древние люди, которые жили тысячи лет назад, которые участвовали в этом событии. Только мы можем это переживать чисто в духовном виде, а у них ещё была возможность тактильного ощущения. Конечно, детям очень важно потрогать, взять в рот, они этим мир познают. Мы взрослые дети, поэтому мы грешные, мы не имеем такой чистоты и простоты, чтобы не повредиться умом и сердцем, если бы нам дано было это созерцание, поэтому мы опосредованно, через эти образы, созданные людьми святыми. Они очистили своё сердце, поэтому эти образы столь чисты. Там нет ничего наносного, там даже нет никакого авторства. Там не узнаешь, Бах или Гендель, ничего не просчитывается, даже какой это век, может сказать только кто-то из этих пятерых людей. Как настоящие древние иконы, есть десяток искусствоведов, которые отличат вам VI век от VIII, хотя это двести лет разницы. За двести лет, возьми XVIII век и XX в архитектуре, да это небо и земля. В XX веке она вообще исчезла, как таковая, как исчезла практически живопись. Последние композиторы уже умерли, осталась мелочь, карасики, которые на цитатах живут. Опять получается некий дизайн вместо художественного образа, переосмысление уже готового. Понятно, что нельзя же воссоздать Дебюсси. Технически можно, но это будет намного ниже всё равно, эпоха не та. А здесь в этом смысле чистота и никаких препятствий, кроме собственного развития умственного, сердечного и духовного. Это уже зависит от нашего подвига, насколько мы сумеем заповеди Христовы воплотить в своей жизни, тогда этим самым будем раздвигать границы такого познания, даже минуя разум, непосредственно к сердцу. Опять, выражаясь по-современному, прямой канал. В этом смысле мы родились, можно сказать, в счастливое время, когда богословски всё осмысленно, и мы можем идти этим замечательным путём, готовить свою душу. К сожалению, мы недостаточно глубоко осознаём, какое богатство нам дано в руки, поэтому возникают всякие ненужные часто вещи, идеи очень поверхностные.

Сейчас не только духовная жизнь, но и всякая жизнь практически разрушена, человек теряет ипостасность. Самое главное, что нормальные семьи исчезают, их становится всё меньше и меньше. Они вносят распад внутри себя, что связано прежде всего с их духовной жизнью, а это связано с изменением сознания с христианского на прямо противоположное. То есть человек сознательно, с жаром и с пеной у рта отстаивает сатанизм, потому что он ему свойственен, а человек всегда своё воспринимает как правильное. Ему трудно выслушать, что он не прав, я уж не говорю согласиться или изменить свои поступки. Человеку трудно даже выслушать по причине его гордости. Нельзя человеку сказать, что он в этом не прав. Если это будет безрезультатно, это ещё полбеды, а в большинстве процентов случаев врага наживёшь. К сожалению, всё так индивидуализируется, мы не можем быть в таком единстве. Авва Дорофей нарисовал свой круг, говоря, что каждый тяготеет к центру, мы ещё и сближаемся друг с другом. Вот что важно. В противном случае, бегая по окружности, мы всё время находимся друг от друга на довольно большом диаметрально противоположном расстоянии. Никакое искусственное создание общин невозможно, это всё должно рождаться естественным эволюционным путём. Если это создастся, тогда всё и произойдёт само, потому что сам дух, который в людях, будет рождать свои формы. Они безусловно традиционно будут расти оттуда. Мы сейчас имеем такую блестящую возможность. Помоги нам всем в этом, Господи. В такие особенные дни всегда нужно стараться как можно чаще бывать на богослужениях, даже если есть возможность на двадцать минут, это тоже нам очень много даст и для души, и для ума, и для развития культурного, если так можно выразиться. Дело в том, что слово “культура” уже приобрело такой швыдковский оттенок, что, конечно, вызывает такое рвотное чувство, к сожалению. Всё у нас культура, даже телевидение относит себя к культуре, что уже никак нельзя культурой называть. Это есть сплошная безвкусица на всех уровнях и бездарность с использованием психотропных технологий, которые давно известны. Эта пошлая бездарность отравляет эфир, в котором мы живём, даже не смотря и не вникая, что там в голубом экране происходит, почти целиком голубом. Всё равно сама атмосфера производная от этого, получается такой замкнутый цикл. А здесь не только отдушина, а есть возможность полностью абстрагироваться от этого всего квази- и псевдо-, что существует в нашем мире. Даже для здоровья души, даже при отсутствии всякой веры, если в человеке нет цинизма, а есть внутренняя научная честность, тогда он и то будет возрастать. Хотя бы в таком душевном плане, что в наше время тоже немало и очень дорого, и даже сложнее, потому что, если человек живёт духовной жизнью, это всё проще, а если не живёт, всё это вместить довольно трудно. За этот подвиг небольшой, на который мы способны, Господь нам воздаст. Помоги нам в этом, Господи! Аминь.